встретить, да не довелось…
Не знал Яков Потапов, что вскоре после той демонстрации на Казанской площади, всего два месяца спустя, судил царский суд и Петра Алексеева. Не слышал Яша, как сказал на суде его старший товарищ: «Подымется мускулистая рука миллионов рабочего люда — и ярмо деспотизма, огражденное солдатскими штыками, разлетится в прах!»
Слова эти по всей России разнеслись, но монастырских стен не пробили. Другое гудел Яше по-комариному отец Паисий. До того надоел, что Яша огрызаться стал. Тот ему — слово, Яша иеромонаху — три! Тот ему — про помазанника божьего на земле, царя российского, Яша в ответ — про угнетателя народа, того же царя.
Поспешил, поспешил Паисий архимандриту заверения давать!.. Ничего у него с «перевоспитанием» не получилось. Он уж и увещевал грешника, и наказывал — на хлеб и воду сажал, цепями к стене приковывал — не сдается. Пришлось теперь Мелентию о своем бессилии в Петербург писать, обер-прокурору Синода Победоносцеву докладывать: ничего, дескать, с грешником Потаповым не получается. Приведешь его в церковь, а он вместо молитвы насмешки строит, никакого к господу богу почтения не проявляет. Сообщите, мол: что с ним дальше делать?
И хотя толсты были стены Соловецкого монастыря, пустынно море вокруг, но и туда проникла весть, что 1 марта 1881 года революционеры-народовольцы убили царя Александра II. Приказано было во всех церквах России провести молебствия по убиенному императору. На молебствиях этих присутствовать должны были все без исключения, в том числе и узники монастырских тюрем. Привели в церковь и Яшу. Голодного, оборванного. Смотрит он на разжиревшие рожи монахов, напустивших на себя грустные мины, и радуется в душе. Нашлись все же смелые люди! Значит, живет дело, за которое и он боролся! Не зря, значит, терпит он голод и муки. Как встал Яша, прислонясь к стене, так и простоял всю молитву.
Закончил Мелентий речи свои, к выходу пошел. Тут и шагнул к нему Яша, потребовал облегчить тюремный режим. Архимандрит только злобно глазами сверкнул, процедил сквозь зубы:
— Увести и запереть покрепче!
Не выдержал Яша. Размахнулся пошире да так треснул Мелентия, что тот с ног повалился. Это в церкви-то! При огромнейшей толпе богомольцев разных! Такой неслыханный поступок должен был караться высшей мерой наказания. Знал об этом Яша. Может быть, потому и крикнул:
— Теперь я свободен и доволен! Держите меня теперь сколько угодно!
Навалились на него. Повалили. Замолотили кулаками, сапогами!.. Очнулся Яша уже в своей камере-келье. И задумал совсем неслыханное: бежать!
И откуда только силы взялись! Просунул ножку табуретки между прутьев оконной решетки, отогнул прутья. Из полотенец веревку связал. Спустился по ней на землю. На первых порах повезло: никого во дворе монастырском!.. Все на службе в соборе. И ворота открыты. Вышел через них Яков, смешался с толпой богомольцев. А дальше как? Три шага шагнул — море бескрайнее перед ним. Лодка нужна. До Кеми хотя бы добраться. Ошибся тут Яша: доверился одному богомольцу, открылся, кто он есть, попросил помочь…
Тем временем и в монастыре побег обнаружили, в погоню кинулись.
Снова Яшу до полусмерти измолотили, в кандалы заковали. И на ногах железа, и на руках…
Снова предстоял суд. За оскорбление архимандрита и за побег сразу. 4 сентября 1881 года Потапову новый приговор вышел: «…лишить Якова Потапова всех прав состояния и сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири с преданием церковному покаянию».
6 лет пробыл Яша в монастырских тюрьмах. Теперь покидал их даже с радостью, хотя и знал: впереди тоже не сладко будет. Снова повезли его водою на барже. Теперь по Северной Двине. В Котласе сошли на берег. Начался пеший путь — на Урал, за Урал, через всю Сибирь. Гремят кандалы, не дают шагу сделать, а конвойные все равно поглядывают да подгоняют. Осень сменилась зимою, зима — весною, весна — летом, — а он все шел и шел. Ноги в кровь избил, обессилел, но шел.
2 года продолжался немыслимый путь. Наконец студеным зимним днем, коченея от стужи, пришел он в конце января 1884 года в Якутск.
Якутский губернатор прочел в казенной бумаге: «отдаленнейшие места» и определил Якову местом жительства Вилюйск, еще в пятистах километрах от Якутска лежащий. Слышал Яков, что был когда-то сослан туда и Николай Гаврилович Чернышевский, потому про себя улыбнулся: стало быть и он, Яков Потапов, знаменосец первой рабочей демонстрации в России, — важнейший государственный преступник.
Только провезли его мимо Вилюйска, еще дальше загнали. В такое глухое место, что и не одного русского человека уже рядом не было. Поселили Потапова в наслеге (волости) Кобяй, возле Иннокентиевской церкви. Отдали «на попечение» местной якутской общины.
Предстояло медленно умирать. В монастырях, в тюрьмах на него хоть царские деньги шли — «кормовые». Теперь он «поселенцем» стал — никаких денег на питание ему уже не полагалось. Заработать? Да где, как в этой глуши холодной заработать можно? С якутскими старшинами-тойонами, со священником он в первую же неделю поругался. Отверг все обряды церковные. Оставалось кормиться одним подаянием. Только много ли могли подать ему такие же бедные, забитые, запуганные якуты?
И тогда Яков Потапов начал писать губернатору. Требовал, чтобы отправили его домой, в деревню Казнаково, ибо давно уже вышел 5-летний срок заключения, определенный ему царским судом. Губернатор все потаповские письма в стол кидал не читая. Шесть писем получил — ни на одно взглянуть не удосужился. Уже после революции нашли их в губернаторском столе.
Вместо определенных судом пяти лет ссылки пробыл в ней Потапов пятнадцать.
А площадь перед Казанским собором не раз еще собирала борцов против царизма. 4 марта 1897 года на ней грянула новая демонстрация. Пришлось вызывать войска, чтобы разогнать собравшихся. У солдат царских по этому поводу даже припевка сложилась:
Как четвертого числа
Нас нелегкая несла
Смуту усмирять!
Целый день нас не кормили,
Только водкою поили,
Водкою одной!
Много силы у солдата,
Но давить родного брата
Можно лишь спьяна!..
Спустя 4 года, тоже 4 марта, вновь увидела Казанская площадь демонстрантов. Они уже были лучше организованы. В передаваемых из рук в руки прокламациях можно было прочесть строчки Н. А. Некрасова:
Душно без счастья, без воли,
Ночь бесконечно темна,
Буря бы грянула, что ли, —
Чаша с краями полна!
И вновь над площадью свистели нагайки. Лилась кровь. Производились аресты. Возмущенные расправой над студентами, 75 петербургских писателей, в том числе А. М. Горький,